Вдруг прилетел самолет американской береговой охраны и стал кружить над судном, едва не задевая за мачты. Капитан Лев Медведев понял, что его вежливо просят покинуть столь близкие к США воды. "Ихтиандр" быстренько снялся с якоря и направился на юг, на банку. Кампече, где находится несколько коралловых рифов, принадлежащих Мексике. На одном из них местный начальник разрешил нам погостить. Получили это разрешение с помощью конвертируемой русской валюты - ящика водки. Я попал в первую группу моряков, которая на шлюпке направилась на чудесный песчаный остров, белевший над лазурной гладью Мексиканского залива.

Не доходя до берега метров триста, решили испробовать дно. Один из матросов получил команду прыгнуть за борт шлюпки. Команду он исполнил в точности, сиганув солдатиком. Тут же выскочил обратно. Лицо его исказила гримаса: "Напоролся!" Ему дали маску, он наклонился и достал то, на что он напоролся - громадную раковину, похожую на шлем Искендера Двурогого (как называли на Востоке Александра Македонского). Народ в шлюпке прибалдел. Не успели подъехать - и сразу шикарный живой кассис. Это был Cassis tuberosa. Все, кто были в шлюпке, за исключением моториста и штурмана, попрыгали в воду. Увы, никто больше кассисов не нашел. Это была чисто случайная находка. Естественно, в общую коллекцию кассис не попал. Этот эпизод и был той первой бациллой, вызвавшей во мне неведомую ранее болезнь под названием "конхиломания" (от слова conch - раковина).

Охапка стромбусов
Три дня, что были отведены на отдых экипажа, я, что называется, землю рыл, в надежде отыскать хоть какую-нибудь раковину. Но опыта и знаний у меня не было никаких. Я напрасно елозил животом по черепашьей траве, обдирал колени об острые ветви кораллов, шарил руками в песке. Все тщетно. Ни одной ракушки мне не попалось. Вот, и третий день пошел на убыль, а в моей питомзе болталось лишь несколько маленьких мозговичков.

Я решил сделать последний заплыв в зону бурунов, пенившихся метрах в двухстах от берега. С трудом доплыл, мешали большие волны. Поднырнул под волну и очутился в саду из огромных лосерогих кораллов "орехон". Они были высокие и раскидистые. Под живыми колониями все дно было усеяно мертвыми обломками. Один обломок показался мне не таким, как все: очень большой, треугольной формы, с фестончатым краем. Я нырнул и поднял его... Батюшки, да это же раковина, "слоновье ухо"! Действительно, это был живой, сияющий перламутром огромный стромбус, Strombus gigas. Я едва запихнул его в питомзу и быстро поплыл к шлюпке; мне уже махали. Никто не претендовал на мой стромбус. По негласному уговору, единственную раковину оставляли тому, кто ее нашел. Этот стромбус до сих пор стоит у меня в шкафу. Хотя потом появились более красивые и ценные раковины, он особенно дорог мне как первенец.

..."Ихтиандр" снялся с якоря и направился к берегам Африки, следуя вокруг Кубы Старым Багамским проливом. Несмотря на увещевания и угрозы помполита (он отвечал по партийной линии за сбор экспонатов), раковин в общий фонд было сдано мало. Как-то незаметно бацилла конхиломании расползлась по судну и поразила большинство членов экипажа. Повсюду "шкрябали", гноили, выколачивали ракушки. Отчищенные до блеска, они навсегда исчезали в матросских рундуках. Аронову стало ясно, что для пополнения общей коллекции нужно еще где-нибудь понырять. Долго искать не пришлось: по пути находилась отмель Колумбус с наименьшей глубиной 9 м. Там и решено было провести водолазные работы.
Мне как молодому и здоровому сказали: "Хочешь - ныряй без акваланга, найдешь ракушки  - одну отдашь в общий котел". Я сразу согласился.  Нырнуть на 10-15 метров для меня было плевым делом. Первый нырок для разведки и фотосъемки. Делаю на нырке пару кадров "Никоносом-III", который мне дал Борис Выскребенцев. Краем глаза замечаю уже знакомые треугольные "камни". Оставляю фотоаппарат в шлюпке. Второй нырок, проплыв над дном... Вот они, родимые!  Собираю стромбусы в охапку. Один вывалился, беру другой. Всплываю, плыву к шлюпке. Чьи-то жадные руки протягивается к моим раковинам, и они куда-то исчезают. Ныряю еще и еще. Раковины забирают и приходуют. "Надо, - думаю, и себе оставить хоть парочку". Но нахожу на последнем нырке только одного стромбуса. Этот стромбус оказался немного меньше мексиканского, зато перламутр у него ярче, сочно-розового цвета. Попался еще чанк (Turbinella angulatus), не особо крупный, но хорошего качества, не сильно изъеденный. Итак, у меня уже было три собственноручно собранные раковины: два стромбуса и чанк. Начало личной коллекции было положено.

В сенегале, братцы, в сенегале...
Закончив работы на шельфе Северо-западной Африки, "Ихтиандр" направился в порт Дакар для отдыха экипажа. Судно поставили к главному причалу. Тотчас собралась толпа негров - торговцев и зевак. Валюты нам тогда выдавали мало, а подарки привезти домой хотелось. И начался великий change. Иначе говоря, обмен. С нашей стороны предлагали мыло, одеколон, духи, бронзу, сгущенку, капроновый фал, шапки-ушанки. Шапки пользовались особенно большим спросом. Негры выложили деревянные маски, кожаные ремни, тапочки, кошельки, солнцезащитные очки и... ракушки. Как только я увидел их, сразу бросился к продавцу. Очень понравилась крупная раковина, с одним большим последним завитком. Но предложить-то мне за нее было нечего. Негр, заметив мою нерешительность, сказал на вполне приличном русском языке: "Саня, сто у тебя есть? Парфюм есть? Миля есть?" Я кивнул головой и помчался на судно. Отыскав в рундуке непочатый флакон одеколона "Кармен" и кусок детского мыла, быстро вернулся к хозяину ракушек. Он глянул на этикетку флакона и расплылся в улыбке: "Парфю-мадам, осень карашо!" И вручил мне самый крупный экземпляр заветной раковины. Позже я нашел ее научное название:  Cymbium glans. Я измерил высоту раковины. Она составила 29 см, что близко к максимальной величине (32,5 см) этого вида. Красавец-цимбиум стал четвертой раковиной в моей коллекции.

За юбилейный рубль
Два года спустя на том же судне я попал на остров Маврикий, что в Индийском океане. Первый день отдыха мы потратили довольно бездарно: шатались по улицам Порт-Луи, пили пиво, покупали мелкие сувениры. На другой день решили поехать на пляж, поплавать и понырять. Отъехали на автобусе километров пять от города - и бегом к океану. Я поплыл туда, где пенился прибой. Там был барьерный риф. Нырок.... вижу тридакну. Ба, да их тут уйма! Страсть коллекционера взяла верх над сознательностью эколога. С мыслью - "от одной океан не обеднеет" начинаю выковыривать тридакну свайкой. Пришлось сделать нырков десять, пока я, наконец, оторвал ее. Тридакна некрупная, под водой она казалась больше.

На обратном пути к берегу среди обломков кораллов мне стали попадаться маленькие конусы. Они сильно обросли литотамнием, поэтому определить их вид сразу было невозможно. Я стал собирать конусы в питомзу. Сердце радовалось. Я ожидал, что среди находок могут быть редкие виды. Набрал, наверное, штук тридцать, поплыл к берегу. Но когда вылез из воды, увидел, что ни одной раковины, кроме тридакны, в питомзе нет. В ее нижней части зияла дыра величиной с кулак. Через нее ракушки и высыпались, а я не заметил. Времени на повторный сбор уже не было. Горечь потери была так велика, что я чуть не заплакал. Корил себя последними словами за разгильдяйство.

Мы сели в автобус и поехали в Порт-Луи. До отхода судна оставался час. Я уже знал, что в английской части города есть магазинчик, где продают раковины. Возвращаться на судно нужно было непременно группой: как ушли пятеро, так и пришли. Нарушение строго каралось. Но уж больно мне хотелось посмотреть на ракушки. О том, чтобы купить что-то, можно было и не мечтать: в кармане оставалась одна бумажка на 10 рупий и юбилейный рубль с портретом Юрия Гагарина, который я заныкал от таможни (контрабанда!). Мы договорились с товарищами о встрече в припортовом кабачке, и я рванул в заветный магазинчик.

Быстро отыскав магазинчик (велик ли Порт-Луи?!), я приник к витринам. О, боже! Какие тут были раковины! "Какой я идиот, что не пришел сюда раньше, а потратил деньги на всякую ерунду!", - корил я себя. Особенно мне понравилась коричневатая раковина с зигзагообразным узором. Рядом с ней стояла табличка с надписью: Harpa major, 15 rupies. Моей десятки было мало. Тогда я вынул из кармана юбилейный рубль и показал его продавцу (он же хозяин). "Сильвер?", - спросил продавец. Я утвердительно кивнул головой. Продавец повертел рубль так и сяк и со словами "о'кей" стал открывать витрину. Я не мог поверить своему счастью. Встретившись с товарищами, где было условленно, я еще успел выпить пивка на сэкономленную десятку. Так у меня появилась красивая раковина, название которой переводится на русский язык как "большая арка".

На хапок
Конхиломания распространялась среди моряков, как эпидемия гонконгского гриппа. На разборку траловых уловов выходила вся команда, кроме вахтенных мотористов, электриков и рулевого матроса. Никакими запретами, никакими окриками невозможно было согнать народ с траловой палубы, если тралили на мелководье. Еще не успевали вылить улов на палубу, как к нему бросались все свободные от вахт и работ, словно на штурм Измаила. И было зачем: в куче, состоявшей из рыбы, камней, губок, песка, водорослей, нет-нет, да и находили красивую раковину. Действовало неписаное правило: кто первым схватил, тот и забирает себе. Из-за  особо ценных раковин спорили, чуть ли не до драки. Не отдавали даже под угрозой "больше в рейс не пойдешь".

Пробиться в первые ряды страждущих было невозможно. Я и не рвался, занимая позицию чуть позади и рассчитывая, что какую-нибудь раковину все-таки удастся подцепить. Так оно и случилось: однажды к моим ногам выкатился большой "обломок известняка". Мгновенно оценив его форму, я проворно схватил обломок и потащил в свою лабораторию. Вот она, бурса! Очень крупная бурса Bursa bubo, хотя и порядком изъеденная камнеточцами. Чистить мне ее пришлось целый месяц.  На судовом жаргоне чистить раковину называлось: шкрябать.

Такие удачи выпадали редко. Чаще, оставив после себя груду перелопаченного песка, я уходил с палубы, как и другие, ни с чем. Но процесс поиска захватывал настолько, что сам по себе доставлял огромное удовольствие. Это было похоже на золотоискательство. Собственно, так оно и есть, потому что цена некоторых найденных раковин была весьма значительна.

Раритет
Каждый коллекционер стремится заполучить в свою коллекцию особо редкую раковину. Такая раковина обычно и стоит дорого. Это понятно: что редко, то и ценится. В моей коллекции несомненным раритетом является невзрачный конус, найденный на вершине подводного хребта Наска на глубине 330 метров. Достался он мне благодаря проворности рук и ... с риском для жизни.

Когда на палубу вытащили очередной трал, я находился, по обыкновению, чуть позади самых ретивых искателей. Рядом со мной копался помполит. Мы заметили раковину одновременно, но я среагировал быстрее: выбросил правую руку, как заправский каратист, и схватил раковину. Тут же мою руку накрыла рука помполита. Он вопросительно посмотрел на меня. Взгляд его означал: отдай! С помполитом в рейсе не особенно поспоришь - второй человек после капитана. Решение пришло мгновенно: я вырвал руку и сунул раковину под коленный сгиб. И показал, пустую ладонь помполиту. Как фокусник. Взгляд его выразил полнейшее недоумение. А я сидел на корточках и ждал: ужалит конус или нет? Ведь он мог быть и ядовитым. И тогда я дорого заплатил бы за свою страсть: известны случаи гибели людей от яда конусов. Однако обошлось. И помполит ничего не заметил (я сказал ему, что это был камешек, и что я его выбросил), и конус не ужалил.
Конус оказался настолько редким, что ни в одном определителе я его найти не смог, пересмотрев десятки книг. Видимо, это глубоководный эндемик юго-восточной части Тихого океана. Однажды я получил предложение продать его за ... 20 долларов. Покупатель явно решил надуть меня, и я отказался.

С любимыми не расставайтесь
Но жизнь есть жизнь. Иногда она поворачивается не самой лучшей стороной. В такие времена думаешь только об одном: надо выжить любой ценой. И в моей жизни был такой период, в конце 1991-начале 1992 года. Только началась рыночная реформа, деньги обесценились, еды в доме не было и купить ее было не на что. Пустые в декабре 1991 года, полки магазинов после Нового года вдруг наполнились продуктами. Но доступны они были немногим обладателями толстых кошельков. Цены стали свободными, то есть мировыми, а зарплаты у людей остались советскими, то есть нищенскими. У меня зарплаты не было никакой. Как назло,  лопнула "контора", в которой я работал, и я оказался в этот трудный период без денег и без работы. Нужно было время, чтобы встать на ноги. И деньги - немедленно, чтобы есть самому, и накормить семью.

И он появился, этот "добрый" волшебник, с предложением купить мою самую красивую раковину, ципрею бродерипи. Cypraea broderipi... Редчайшая из ципрей! В определителе Оливера сказано, что во всем мире насчитывается меньше десяти экземпляров этой раковины. Я привез ее из Индийского океана, отыскав на глубине 25 м. Нежно-розовая, с белыми пятнышками, без единого дефекта... Дядя предложил мне 100 долларов, без торга. По тем временам это были очень хорошие деньги, а в моем положении - просто баснословные. Я догадывался, что стоит раковина гораздо дороже. "Да, - согласился дядя, - за нее могут дать  триста долларов, могут и  восемьсот, но где найти покупателя? А я беру сейчас и деньги даю сразу". Я был вынужден согласиться. Моя красавица-ципрея исчезла в кармане чужого пальто, а я получил затертую зеленую бумажку с портретом Франклина. На эту бумажку я два месяца содержал семью.

Потом жизнь понемногу наладилась, зеленые бумажки перестали быть в России раритетом, а вот редкие раковины таковыми и остались во всем мире. Я очень сожалею о своей утрате. Теперь  я бы выкупил ту ципрею и за тройную цену, но, увы... Ее, скорее всего, уже нет в России. Была информация, что мою раковину увезли в Париж и там продали; за сколько - не знаю.

Продолжение читайте в следующем номере